Интервью управляющего делами Московской Патриархии митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Варсонофия МИА «Россия сегодня»

Священный Синод Русской Православной Церкви постановил провести 29-30 января 2015 года пленум Межсоборного присутствия с участием мирян, а 2-4 февраля — Архиерейское совещание. О том, чем это совещание будет отличаться от Архиерейского Собора, о проблемах и перспективах реализации соборных решений, открытии новых приходов и подготовке духовенства, о социальной работе верующих рассказал в интервью МИА «Россия сегодня» управляющий делами Московской Патриархии митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Варсонофий.

— Владыка, почему в начале февраля решено провести Архиерейское совещание, а не Собор? Чем они отличаются?

— Собор отличается от совещания прежде всего тем, что дает соборный, единый, общий ответ Церкви на современные вызовы. Есть определенные сроки, в которые он должен проходить, эта норма закреплена в уставе Русской Православной Церкви — не реже одного раза в четыре года. Но за минувшие пять лет прошло три Архиерейских Собора. То есть собор можно проводить чаще. Например, когда на Украине была сложная ситуация, возникшая в результате образовавшегося раскола (Филарет Денисенко, лишенный сана и преданный анафеме архиерей Московского Патриархата, возглавил самопровозглашенный Киевский патриархат — ред.) , мы созывали Архиерейский Собор независимо от того, прошло два или четыре года или нет.

Последние Архиерейские Соборы, которые прошли в 2011 и 2013 годах, приняли очень много постановлений для улучшения церковной жизни. Сегодня эти решения воплощаются. Понятно, что в каждой епархии это происходит в своем темпе. Есть епархии, которые совсем недавно образовались и только-только приступают к реализации этих решений, но есть и епархии, которые уже на 100% выполнили эти решения. Поэтому, прежде чем созвать очередной Архиерейский Собор, нам надо иметь некоторую картину того, как и где реализовались решения предыдущих Соборов.

Архиерейское совещание позволит нам выявить, где мы, куда идем, что сделано, что не сделано, какие препятствия существуют. Когда мы реализуем все решения тех Соборов, то, конечно, можно будет созвать и следующий Архиерейский Собор, чтобы предложить какое-то новое движение вперед. А пока мы не разобрались со старым, мы не можем предлагать еще новое — наши епархии не справятся с этим заданием. Поэтому на совещании в феврале мы будем подводить итоги выполнения решений Архиерейских Соборов 2011 и 2013 годов.

Разница между Архиерейским Собором и совещанием еще и в том, что на Собор должны приехать все архиереи (сейчас их более 330), а на совещание архиереи съезжаются по своему желанию и возможности. Хотя мы приглашаем всех. И всем архиереям будут разосланы документы по итогам совещания.

— Если вспомнить решения Архиерейских Соборов 2011 и 2013 года, то особо выделялась тема создания новых приходов, причем как в городах, так и в селах: везде должен быть священник, даже если община состоит из пяти стариков. Зачем это Церкви? И как удается?

— Дело в том, что Церковь с самого своего основания ставила такую задачу: идите и научите народы, крестя их во имя Отца, Сына и Святого Духа. И апостолы шли в каждый населенный пункт и там образовывали общины. Это продолжается и сегодня — и мы таким образом продолжаем миссию Христа и апостольскую миссию. Поэтому в каждом селении мы должны иметь общину, которая исповедует Господа нашего Христа.

Но у нас огромная территория, и есть земли, где еще Слова Божиего не слышали. Поэтому каждый архиерей в своей епархии должен заботиться о том, чтобы в каждом населенном пункте у него был обязательно приход, где люди могли бы слышать проповедь Христа и получать информацию о Церкви.

Сейчас у нас только по России примерно 15 тысяч приходов. И если в центральной части еще более или менее прилично с ними, то совсем другое дело за Уралом и на Дальнем Востоке. Там огромные расстояния, большая удаленность населенных пунктов друг от друга. Верующим для того, чтобы приехать в храм, нужно добираться чуть ли не целые сутки, при этом еще найти ночевку и потом как-то вернуться обратно. То есть, чтобы просто съездить на богослужение, уходит два-три дня. Так жить нельзя. Поэтому мы и должны приблизить храмы и приходы к людям.

Еще одна проблема — острая нехватка священников. Вроде возможность открыть приход есть — пожалуйста, приезжайте, открывайте, но где брать кадры? На сегодня у нас примерно 15 тысяч человек духовенства. Даже если у нас будет на приходе по одному священнику, то это всего лишь 15 тысяч приходов. А если мы планируем увеличить их число в три раза, то это только священников 45 тысяч надо иметь! А подготовить духовенство не так просто. Если приход можно открыть в течение месяца, то батюшку за месяц не подготовишь. Для этого как минимум четыре года нужно. При этом надо найти и кандидатов в священство.

— Каковы же тогда реальные способы и сроки выполнения поставленной задачи?

— Мы создаем новые епархии. Потому что когда епархия одна и равна целой европейской стране, то нереально одному архиерею в каждой точке создать приход и построить храм. Разукрупнение епархий идет для того, чтобы приблизить архиерея к народу, чтобы открывались новые приходы, находились священники и церковная жизнь возрождалась.

В перспективе реальный срок для воплощения этого решения — примерно 15 лет. Если мы каждый год будем открывать по тысяче приходов, то за 15 лет мы удвоим их количество. А если хотим утроить, добавьте еще один срок в 15 лет.

При этом все священники должны иметь высшее образование. Ведь священник — это духовный врач. В начале 90-х, в первые годы религиозной свободы, когда стали открывать очень много приходов и не хватало священнослужителей, рукополагали в сан и благочестивых прихожан без высшего богословского образования. Теперь времена изменились. Сейчас у нас достаточно много семинарий, в которых можно получить образование: Московская, Петербургская, Нижегородская, Белгородская и другие. Там, где есть духовные школы, всем батюшкам возможно получить высшее образование. Однако есть епархии, где это пока нереально: там нет ни семинарий, ни академий, ни других духовных школ. Но выход есть всегда.

Например, учиться заочно, временно получить неполное образование, параллельно учиться и служить. Если поднимется уровень духовенства, то поднимется и уровень прихожан.

Для того чтобы все духовенство имело высшее образование, также потребуется 10-15 лет. Уже сейчас у нас много тех, кто раньше вообще не имел никакого образования, а теперь они заочно его получают. Если к ним через 15 лет прибавится еще 15 тысяч новых священнослужителей с образованием, то через те же 15 лет у нас уже будет 34 тысячи человек образованного духовенства.

— Октябрьский Синод обновил состав Межсоборного присутствия: существенно увеличилось число его членов, включены миряне, молодые архиереи, священники из провинции. Что это — движение к долгожданной демократизации? Ведь многие в 2009 году ждали от нового органа Русской Православной Церкви инновационных идей, миссионерского прорыва. Оправдались ожидания?

— Многие раньше утверждали, что, мол, в Церкви не слышно голоса мирян, что мы (архиереи) все решаем за них. Нынешнее Межсоборное присутствие, так же как и в свое время Поместный собор 1917-1918 годов, состоит из широкого круга людей самых разных санов, званий, позиций.

Межсоборное присутствие — это площадка, где собираются люди, неравнодушные к обсуждению важных для Церкви тем. По каждому пункту, по каждому вопросу происходит целая дискуссия, в ходе которой находится правильное решение. При этом к дискуссиям привлекаются разные богословы и светские ученые. То есть в ней практически участвует весь народ. И такие бывают интересные решения и мысли!

Но при этом не стоит забывать, что вся эта «демократия» больше присуща светскому обществу: в Церкви не народ имеет власть, а Дух Святой. Термин «демократия», как и другие подобные ему термины (тоталиталитаризм, авторитаризм), не соответствует сути Церкви. У нас несколько иное устройство, и власть — от Бога, а не от людей, которым ее делегируют в каких-то светских организациях и институтах. Нас Бог направляет, а народ потом принимает или не принимает эти наши решения. Если народ одобряет решение, то оно идет дальше. Если нет, то мы снова начинаем работать над тем или иным документом. Или разъяснениями растолковываем людям нашу позицию, почему мы ее считаем правильной. Мы прислушиваемся к голосу народа и все делаем для него.

— А какие достижения, документы Межсоборного присутствия Вы считаете наиболее важными?

— Документы были самые разные, над определенными работали несколько лет. По некоторым документам работа продолжается: они по несколько раз отправляются по епархиям, а потом возвращаются в редактуру. Вот сейчас, например, так обсуждается документ о монашестве. Казалось бы, ну какое дело мирянам участвовать в дискуссии по этому монашескому документу? Но, с другой стороны, нам важно знать мнение мирян: каким бы они хотели видеть монашество.

Среди важных документов отмечу положение, в котором прописываются формы помощи священно- и церковнослужителям и говорится о деятельности попечительских комиссий. Это вопрос, который назрел. Решено, чтобы при каждой епархии была создана попечительская комиссия. Для чего это надо?

Чтобы заботиться о пожилом духовенстве, о священниках, которые уже отслужили в Церкви и вышли на покой, или о матушках, которые потеряли кормильцев. Ведь бывает так, что священник рано умирает и у него остается куча детей и матушка. Раньше эти люди зачастую оказывались выброшенными за пределы Церкви. В моей практике было два подобных случая.

Однажды я приехал в один город, остановился у бабушки — и вдруг вижу, что там у нее лежит батюшка лет 80-ти. Спрашиваю: что за батюшка? А она мне: вот, у нас был вне штата, просто приходил, жил один — и вдруг у него случился инсульт, он стал лежачим больным, одинокий, без семьи и родных.

Эта старушка, которой самой на тот момент было под 90 лет, была прихожанкой того храма. Она стала просто приходить к нему домой, помогать, а потом уже решила забрать его к себе. Вижу: он лежит, а руки привязаны к кровати. Я говорю: а это зачем? Оказывается, он сам подняться не мог, а с веревками как-то поднимался и переворачивался. Эта женщина его кормила, одевала. Сама каждый день уходила в лес, за грибами, чтобы потом их продавать. И я тогда подумал: надо же, этот священник всю жизнь отдал Церкви, а в результате оказался никому, кроме этой старой бабушки, не нужен.

Второй случай: когда я служил священником, ко мне пришли и сказали, что надо причастить больного батюшку. Он 25 лет в тюрьме отсидел в сталинские времена, дети есть, но они не общаются с ним, далеко живут. Я прихожу с Дарами причащать, смотрю, а он почти полуголый лежит, седой, тоже лет 80. Не разговаривает. Причастил его, а мне говорят: хотите его спину посмотреть? Его переворачивают, а там кожи нет, весь позвоночник, кишки видно. И он лежит без движения, без обезболивающих уколов — и ни одного слова не говорит, ни да, ни нет.

И вот когда я стал уже архиереем, приехал в Мордовию, вспомнил эти случаи — и поинтересовался: есть ли в Мордовии одинокие батюшки? Оказывается, есть. Тогда я решил построить у себя при монастыре пять деревянных домов, чтобы этих батюшек одиноких забрать туда, назначить к ним послушников, которые бы еду им готовили, ухаживали, врачей вызывали. И я это сделал. А когда приехал в Москву и говорил со Святейшим Патриархом, сказал, что такой подход надо распространять на всю Церковь. И мы подняли вопрос о создании попечительских комиссий, приняли документ (Положение о материальной и социальной поддержке священнослужителей, церковнослужителей и работников религиозных организаций Русской Православной Церкви, а также членов их семей — ред.) , и теперь каждый архиерей должен заботиться об одиноких, больных, пожилых священниках, о матушках, оставшихся без священников. Эти попечительские комиссии сегодня есть во многих епархиях, они собирают разные взносы, и каждая епархия выделяет определенную сумму на поддержку своих престарелых клириков или церковных сотрудников.

Плюс детям из многодетных семей помогаем. Вот у батюшки бывает пять, шесть, семь детей, зарплаты никакой не хватает — тоже комиссия может давать по 10-20 тысяч на этих детей. А где пока нет таких комиссий, этим занимаются члены епархиального совета. Очень важно, что батюшки теперь знают, что когда они отслужат и уйдут на пенсию, в старости и болезни Церковь их не бросит. Причем это касается не только священников, но и всех, кто прослужил при церкви, даже простых одиноких мирян, которые могут работать и сторожами, и свечницами при храме, просфорницами.

Хорошо, что есть Межсоборное присутствие: на Соборах некогда заниматься документами, а этот орган готовит документы и для Синода, и для обоих Соборов — Поместного и Архиерейского. А когда есть дискуссия, то и документ выходит лучше — уже не сырой, а отработанный, с учетом каждой мелочи.

— Кстати, о разграничении функций Поместного и Архиерейского Соборов. Внесенные в Устав Русской Православной Церкви изменения сосредотачивают всю власть у архиереев? За что теперь отвечает Поместный Собор? Какие вообще сегодня права в Церкви у архиереев, белого духовенства, мирян?

— Мы разграничили функции и полномочия Соборов для того, чтобы не дублировались функции этих высших органов церковного управления. И Поместный, и Архиерейский Соборы — это высшая власть в Церкви. Но Поместный Собор собирается намного реже, чем Архиерейский. Скажем, когда патриарха избирают либо когда есть какие-то очень важные проблемы, которые срочно надо решить. Провозгласить, например, автокефалию какой-либо части Церкви. Его задача — нести ответственность, прежде всего за каноническое единство Церкви. Но это все не часто возникающие вопросы. Все остальное решается иначе.

Доля участия мирян в принятии общецерковных решений перешла в Межсоборное присутствие. Причем это происходит не разово на Поместном Соборе, созываемом крайне редко, а постоянно. Мы прислушиваемся к их голосам, звучащим в Межсоборном присутствии и в многочисленных общецерковных дискуссиях. Не было еще ни одного случая, чтобы мирянина пригласили, а потом сказали: вы неправильно высказываетесь. Любой человек высказывается, когда тот или иной документ выносится для всеобщего обсуждения, любой!

— В преддверии Собора 2013 года Межсоборное присутствие выработало семь разноплановых документов — от поправок в Устав Русской Православной Церкви до отношения Московского Патриархата к экологическим проблемам. Привели они к каким-то конкретным результатам? Или приняли и забыли?

— Рассматривались вопросы и о ювенальной юстиции, и о регистрационных номерах идентификации личности… Все это Собор обсудил и вынес решения, которыми стали руководствоваться. То есть Собор ответил на все те волнительные вопросы, которые были у нашей паствы. Конечно, это не значит, что они исчезли из жизни, но, по крайне мере, по поручению Собора наши синодальные отделы выработанными решениями руководствуются в своей повседневной деятельности. Например, когда ювенальная юстиция отбирает детей, это коробит наше духовное сознание. В принятом документе дается оценка подобным явлениям. Надеемся, что к решениям Собора прислушиваются и власти, и общество.

Экология — конечно, проблема не одного дня. Но в наших синодальных отделах есть люди, которые занимаются этой проблемой, предлагают определенные решения, участвуют в общественной экологической миссии, высказывают в диалоге с экологическими организациями позицию Русской Церкви по данному вопросу.

— Вы уже затрагивали тему монашества. Вот уже два года в церковной среде обсуждается специальный документ, регламентирующий жизнь монахов, две осени подряд в Троице-Сергиевой лавре проходят монашеские съезды, определенные постановления выносят Соборы. Что будет в этом новом документе? Не выхолащивается ли духовный смысл монашества управленческим нажимом?

— Нет, никакого выхолащивания нет. Дело в том, что у нас в России за годы богоборчества и атеизма традиция монашества была утрачена, были разрушены практически все монастыри. А когда начался процесс возрождения монашеской жизни и стали открываться сотни обителей, они наполнились несколькими тысячами монашествующих. Если говорить в цифрах, то только официально у нас числятся порядка 7 тысяч монашествующих по мужским и женским монастырям. Это без учета послушников и трудников.

А вот традиционного воспитания для монашествующих у нас нет. Раньше как было? Приходит послушник — и только через определенные годы может стать монахом. Сейчас же как? Где-то в монастыре нужен срочно батюшка, и полгода не прошло, а на послушника уже надевают мантию, его рукополагают, вот он уже иеромонах, хотя ни одной ступеньки не прошел. То же самое и в женских монастырях. А потом через полгода человек понимает, что это совсем не его. Мы же в семь лет ребенка не пошлем в университет? Он сначала идет в школу, потом только в университет. А у нас в монастырях зачастую человек, еще не поняв наш быт, тут же получает постриг. Чтобы такого не было, надо наладить правильную духовную жизнь. Поэтому мы и разрабатываем такой документ — нужны какие-то ориентиры.

Мы смотрим на опыт Афонских и других древних монастырей. Конечно, стопроцентно подражать тоже нельзя. Там совсем другое восприятие монастырской жизни. У нас разное значение игуменов и игумений. Где-то их сами монахи избирают, где-то назначает архиерей. И такая разная форма останется. Но что-то общее мы найдем для того, чтобы было приемлемо, — для духовного роста человека в монастыре. Порядок поможет дисциплинировать, выстроить правильное подчинение, создать атмосферу монастыря. И даже миряне подсказывают идеи, которые мы учитываем. Церковь большое внимание уделяет монахам, потому что они — авангард, это люди, которые полностью посвятили себя Богу.

— Кто может и должен идти в монахи? Можно ли бежать в монастырь от мира, от неустроенности в личной жизни?

— Нет, это неверная мотивация. Это не призвание. В монашество призывает только любовь ко Христу. Вот если она есть — надо идти. А бегство не спасет — напротив, только усугубит искушения. Надо почувствовать, что это твой крест, и нести его.

На своем примере расскажу, как было. Я на приходе смотрел за двумя батюшками: один был монах, другой — семейный. Семейный батюшка постоянно отрывался на свои дела, заботы, на детей. А второй уделял время только храму, народу. И мне показалось, что это правильно. И когда я пошел в семинарию, уже точно знал, какой путь выбрать. У нас ведь была многодетная семья: шесть детей, и я самый старший был. И поскольку я всех вырастил, то семейную жизнь как будто уже прошел. Этого надо научить, этого накормить, одеть, обуть, то есть постоянно ими заниматься. А когда заниматься церковью-то? Некогда. Получается, что для спасения души времени не остается, только суетой занимаешься. Я тогда понял, что семейная жизнь не по мне, — мне надо идти в монашество.

Еще когда видишь хорошего монаха, обязательно пойдешь к нему, а не увидишь — и знать не будешь, что какая-то другая жизнь существует. Сейчас легче — люди чаще ходят в паломничества, посещают обители, могут посмотреть на жизнь монашествующих: разные послушания, ранние подъемы, длинные службы, испытания, искушения. Надо все взвешивать, пожить послушником, даже трудником в монастыре, посмотреть, какие там взаимоотношения, смогу ли я вытерпеть это, готов ли? Решение не должно быть скороспелым.

— Когда примерно может быть готов документ, регламентирующий жизнь монашествующих?

— По идее, последний съезд монашествующих, который прошел недавно в Лавре, должен подготовить такой документ. А как только он будет готов, то будет представлен ближайшему Архиерейскому совещанию. Потом архиереи еще подискутируют, поскольку все они имеют вверенные им монастыри в каждой епархии и очень заинтересованы в этом документе.

Кстати, мы также сейчас обязуем и монастыри, чтобы они давали высшее образование монашествующим. Вообще, в Церкви все должны иметь хорошее образование. Взять тех же апостолов: они же были простыми рыбаками, но при этом получили высшее образование. А как они его получили? Они три с половиной года ходили со Христом — и он учил их каждый день. Вот эти три с половиной года апостолы и получали высшее образование, их учил Сам Христос. А если у апостолов было образование, почему у монахов или монахинь его не должно быть?

— А поможет ли высшее образование справиться с пастырским выгоранием? Признано ли вообще существование такой проблемы, насколько она остра и как ее можно решить?

— Конечно, пастырское выгорание есть, но это редкое явление. Есть люди, которые устают от всего. Пришел, требы исполнил, службу провел, а чего-то нового, каких-то инициатив нет, не воспринимают, нет желания проявить творчество. Для этого последний Архиерейский Собор как раз и постановил активизировать приходскую жизнь, развить новые направления — миссионерские и катехизические. И вот тут миряне нам очень нужны. Батюшки одни не справляются.

При священнике, при приходе должны быть активные миряне, которые бы занимались этой работой, общались бы с народом, молодежью, детьми. Это тоже задача, которая стоит сегодня перед Церковью, — подготовить для каждого прихода, благочиния, для всех такой вот корпус образованных мирян.

И Собор постановил, чтобы такая работа была не по совместительству, а на постоянной основе. Однако, чтобы она была на постоянной основе, надо зарплату хорошую платить. А чтобы достойная зарплата была, приход должен ее обеспечить. А чтобы обеспечить, необходим попечительский совет при приходе. Некоторые приходы имеют благотворителей, которые помогают приходам, содержат их, воскресные школы… А у некоторых приходов ничего нет, и они вынуждены искать какие-то дополнительные средства.

Этот бизнес, а по-простому, привлечение средств на содержание храма, клира и причта — он не греховен. Это нормально. Это все на благо Церкви идет. Мы ж не ради какого-то личного обогащения этим занимаемся. Нормальная достойная зарплата — это нормально для любого человека. Потому что когда бедные люди и убожество кругом — нехорошо. Придешь порой в храм, а там все убого. Чем там можно восхищаться-то, если вокруг нищета?

Кому от этого радость? А придешь в какой-нибудь храм, который хорошо сделан, где иконы хорошие, все аккуратненько, блестит. Красота! От кого здесь это зависит — от прихожан, от батюшки? Мне, например, нравится ходить в обустроенные храмы: когда там все покрашено, все расписано — просто душа радуется. И жалость, когда приходишь, а все ободранное, закопченное. Поэтому приходские советы должны искать средства, в том числе и на то, чтобы храм содержать, чтобы социальную работу развивать, батюшкам помогать.

— Если сейчас все духовенство получает высшее образование, хватает ли мест для абитуриентов со школьной скамьи — не занимают ли уже состоявшиеся батюшки места молодого поколения?

— Те, кто в сане, получают преимущественно заочное образование. Сейчас в Санкт-Петербурге вместе с заочной формой обучения в духовной академии и семинарии учится более 700 человек, тогда как на очном всего 330. То есть заочников больше, и они никому не мешают. А Московская академия вообще может принимать еще больше абитуриентов. Так что всем хватает места. Возможности есть, мы можем принимать в семинарии еще больше учащихся. Вопрос в другом: как привлекать людей, чтобы они шли в семинарии?

— И как же их привлекать?

— Через воскресные школы, через приходскую жизнь — делать так, чтобы заинтересовать их, чтобы им захотелось пойти. Вот как я сам пришел? Я с детства смотрел на батюшек, мне нравилось, как они одеваются, как они служат, что они делают. Я просто сидел около алтаря маленьким мальчиком и смотрел, что они делают. Но тогда, кроме этого, не было ничего. А сегодня дети ходят в воскресную школу, одевают стихарики (стихарь — одежда прислуживающих в алтаре мужчин-мирян, а также диаконов — ред.) , уже как бы немножко участвуют в богослужении, и это им нравится. Без воскресных школ, церковного богослужения понять это так же не получится. Поэтому и необходимы воскресные школы при каждом приходе, чтобы дети могли приобщиться к вере, полюбить красоту храма, богослужения, прилепиться сердцем к этому. Тогда они придут потом в семинарию.

Конечно, тут должно быть призвание. Никого в священники «загнать» нельзя. Только по призванию. Человек должен сердцем почувствовать, что это его, что он готов себя полностью посвятить служению Богу. Особенно нужно стараться, чтобы за Уралом и на Дальнем Востоке было местное духовенство: кто там родился, для кого это родные края, кто знает ту жизнь, проблемы, природу. Потому что посылать священников из центральной России очень сложно, и некоторые из Центральной России не смогут жить в сорокоградусные морозы.

— В течение последних 25 лет Церковь прилагает большие усилия к исцелению ран, нанесенных богоборческой властью в советское время. К лику святых причислено множество новомучеников и исповедников. Но почему именно в 2011 и 2013 году Архиерейский Собор посчитал нужным принять особые меры для популяризации в обществе их подвига? Современники забывают уроки истории?

— Понимаете, в чем дело, все-таки наш народ еще до конца не понял того подвига, который совершили новомученики и исповедники прошлого века. Ведь только сейчас стали раскрываться архивы, об этом стали говорить, печатать. А раньше народ не знал этого. Поэтому каждая епархия, каждый приход должны рассказывать о новомучениках. Мы, например, хорошо знаем о тех подвигах, которые совершали мученики II-IV веков. Тех же мучениц Веру, Надежду, Любовь и мать их Софию хорошо же знают? Но мало кто знает о подвигах современников. Сейчас задача любого священника — знать историю своего прихода, был ли среди духовенства и мирян кто-то репрессирован, где, кто? Этой работой надо заниматься сейчас, пока еще остались хоть какие-то представители того поколения.

Мы сейчас это как раз выявляем: каждая комиссия работает с конкретной епархией. И если все-таки духовенство у нас более-менее известно, то имена мирян, которые вместе со священниками совершали этот подвиг, почти неизвестны. Я помню, когда у нас закрывали храм, то у нас батюшку сослали в Казахстан, а вместе с ним и несколько человек мирян. А потом помню, как одна вернулась (батюшка-то, конечно, нет), и я с ней встречался потом. А ведь многие миряне совершили этот исповеднический подвиг. Потому что признаться перед большевиками, что ты верующий, — это подвиг, и никакой гарантии, что после этого ты вообще вернешься домой.

Очень важно сегодня не забыть эти имена и подвиги и довести их до сведения. Чтобы они воспитывались на этих подвигах исповедничества, чтобы понимали, что наши предки были такими же героями, как и те, кто страдал за веру в первые века христианства. То есть первое — это ни одного имени не забыть.

Второе — как увековечить память. Конечно, в честь тех, кто причислен к лику святых, нужно строить храмы, издавать книги, популяризировать их имена в молодежной среде, снимать фильмы. Например, в Пермской епархии сейчас снимается фильм об одном таком батюшке. Было бы неплохо находить и свидетельства очевидцев, называть улицы и скверы в честь этих святых. В некоторых регионах это начали делать тоже. Тогда люди будут интересоваться: в честь кого названа та или иная улица и почему? И тогда такой святой для многих может стать идеальным человеком, ему могут начать подражать. И сейчас это постепенно развивается. Каждая епархия что-то делает. Думаю, процесс будет продолжаться и дальше. Конечно, он не одного дня и даже не одного года, но этим надо заниматься.

Я сам в Санкт-Петербурге встретил одну женщину, которая написала книжку о своем батюшке, как его забирали, как он был на Соловках, какая переписка была. В 1930-е годы письма, хоть и с проверками, но доходили. Они друг друга в них поддерживали. Например, батюшка писал из ссылки и поддерживал тех, кто в миру. Ему тоже писали утешающие строки. В самых трудных условиях люди оставались людьми и писали лирические письма.

— Что Церковь делает, чтобы привлечь людей, в том числе светских специалистов, для работы в приходах — в социальной сфере, в воскресных школах?

— Вот у нас в России есть 15 тысяч духовенства, а нужно еще как минимум 15 тысяч мирян, а то и 30 тысяч образованных, которые могли бы работать не только с Церковью, но и за церковной оградой: с университетами, больницами, молодежью. И мы сейчас будем обязывать епархии и духовенство, чтобы они таких людей находили, привлекали и работали с ними. Такие люди должны быть стопроцентно верующими, православными, а то, что у них образования мало и они пока не полностью воцерковлены, это не так важно. Нам нужны специалисты из любых областей, а уж где применить их таланты и умения, мы всегда найдем. Главное, чтобы было желание. Любой православный человек, который готов принести пользу Церкви, может обращаться — и мы всегда найдем ему нужное и достойное применение.

— Нет ли ревности со стороны государства, недовольства тем, что Церковь создает параллельные структуры в социальной сфере для заботы о пожилых, детях, наркозависимых и других категориях нуждающихся? И зачем это нужно Церкви?

— Ревность была бы, если бы мы на это из общего бюджета получали бы деньги. А так — что ревновать-то? Мы-то все за свой счет делаем. Хотя, если бы нам помогали, то у нас все бы лучше и быстрее получалось.

А зачем Церкви это нужно? Эта наша потребность. Мы должны этим заниматься. В Евангелии все прописано: напоить, накормить, одеть, посетить. Многие женщины, например, уходят на пенсию, приходят в храм и предлагают свою помощь в качестве сиделок, сестер милосердия и так далее. У людей есть потребность творить добро, и эту потребность надо реализовывать, очищать свое сердце, помогать другим. Любовь должна быть действенной, чтобы другим от тебя было хорошо, чтобы не только себя спасать, а свою семью, родных, чужих. Помогать другим.

— После июньского призыва Патриарха Кирилла останавливать «разбушевавшихся тетушек» в храме стали ли приходы более доброжелательными и открытыми? Что для этого делается: проводят ли настоятели какие-то беседы со служителями и прихожанами на эту тему?

— Эта задача перед нами всегда стоит. Мы рассылаем письма, ведем разъяснительные беседы. Но в Церковь постоянно приходят новые люди, поэтому эта тема никогда не закроется. В Церковь будут приходить и малообразованные, и пока совсем невоцерковленные. Вот я знаю, что в некоторых приходах бывает так: за ящиком сначала один продавец, потом сменяется еще пять-шесть и снова оказывается, что некому стоять. Что делать?

Приходит женщина, из торговли, понимает, как продавать, но совсем не знает Церкви и правил… Это постоянный процесс. Особенно в среде уборщиц, свечниц — там текучка кадров очень большая, и они в Церкви не постоянно: пришли, поработали, ушли. Часто некоторые из них даже не успевают воцерковиться.

Бывает и так, что некоторые только переступили порог, а уже все знают, все понимают, уже начинают учить других, как мир устроен. Это проблема, которая будет существовать всегда, но настоятели храма должны обращать на нее внимание. Приходит человек устраиваться в храм на работу, например, за «ящик» (широко распространенное в церкви слово, обозначающее место, где можно приобрести свечи, подать записки — ред.) , надо с ним поговорить, объяснить, какие трудности его ждут, что будут искушать, раздражать, но он должен молчать, как скала стоять, никому грубого слова не говорить. Вот тогда потихонечку может что-то начнет воспитываться, изменяться.

Например, в храмах есть определенный дресс-код, когда туда нельзя заходить мужчинам в шортах или женщинам с декольте. Это не принято. Это надо тоже объяснять. И кстати, люди, как правило, это понимают. Но если не в том пришел, то гнать тоже не стоит. А то человек больше и не пойдет в церковь. Мягко сказать, чтобы не напугать. Для этого нужен священнический опыт, наверное. Хотя бывает, что сами люди приходят грубые, с вызовом. И тут нужна какая-то сила, когда пьяные заходят, ведут себя нагло и по-хамски. Вплоть до полиции. К каждому человеку нужен свой подход.

Но в целом — кротко, ласково нужно говорить в церкви. Стараться без грубости, ведь грубость никого не красит, а тем более священников.

— А как определить, к кому какой подход нужен, если случаи бывают разные? Когда к прихожанам надо относиться строго, а когда милосердно?

— Во-первых, священник должен знать своих прихожан. Во-вторых, по некоторым людям сразу видно: кто перед тобой.

Как-то я был на Украине, зашел в лавку в Киево-Печерской лавре купить что-то. Было воскресенье, только приехали, деньги поменять не успел. Спрашиваю у продавщицы: как платить лучше — рублями или долларами? А рядом женщина стояла, лет 50, украинка. Я еще когда вошел, ее приметил, а когда уж она рот открыла, там просто гордыня невероятная полилась. Она мне говорит: как вам не стыдно?! Не забывайте, куда вы приехали, тут надо только гривнами рассчитываться! Я ей: матушка, не успел поменять рубли на гривны, времени не было. А она мне: это не повод для объяснения! А продавщица тогда говорит: батюшка, я беру и долларами, и рублями, и гривнами. А та женщина даже не извинилась! И это в нашем православном храме, не у Филарета (в раскольничьем Киевском патриархате) или униатов! Так мне за один разговор стало понятно, с кем я дело имею.

— Раз вы уже тему Украины подняли, то какие у Вас, вообще, ожидания по развитию ситуации? Как остановить захваты храмов, раскол, как стабилизировать ситуацию в стране?

— Только молиться Богу нужно. Потому что без Божией помощи там уже ничего не решится. Только вмешательство небесных сил поможет Украину как-то умиротворить. Там настолько сильный накал, такая поляризация произошла, что надо только быть миротворцем и просить Божией помощи.

Весь этот национализм идет от гордыни, а она всегда искореняется как раз войнами, революциями. Ничем другим ее не усмиришь. И Господь нас вот такими вещами и смиряет, если мы сами не можем смириться.

Я каждый день молюсь о мире на Украине. Я там часто бывал, знаю, у меня там родственники в Харькове живут. До сих пор не понимаю, как произошло, что на поле человеческих сердец выросла такая вот гордая трава?! И как она исчезнет? Сначала появляется гордость, гордыня, потом она оборачивается в превосходство, может, даже в религиозной сфере, когда говорят: наша религия лучше. И потом эта гордыня растет, растет — и лопается. Поэтому и происходят такие непонятные и страшные вещи. Будем молиться, чтобы Господь уврачевал эту болезнь, потому что сделать это может только он.

— А насколько повлиял на Украину, на настроения людей распад СССР в начале 90-х? И реально ли сегодня сохранить духовное единство, единство Украинской Церкви Московского Патриархата?

— Конечно, и распад СССР, и тот раскол в Церкви, который произошел в 90-е годы, все это способствовало нынешней ситуации. Но первые ростки этого были еще при СССР. Сначала какая-то епархия ушла в раскол, потом униаты стали захватывать наши храмы в епархиях, потом произошел раскол Филарета. И все это шло не столько на политической почве, сколько на почве гордыни, когда люди стали считать, что они лучше или их религиозная позиция лучше. Может, если бы не было тогдашнего раскола, сегодня бы тоже ничего не было. А потом уже и политические власти стали искать поддержку у раскольников, в том числе у униатов.

Наша Церковь — Украинская Православная Московского Патриархата, она была вне политики, занимала миротворческую позицию, старалась объединить и Запад, и Восток, чтобы мы все жили в мире. А другие религиозные представители убедили власти, чтобы они поддерживали их церкви, их взгляды. Но мы-то, люди духовные, не опираемся на светскую власть. Мы опираемся на Божию власть. Светские политики, конечно, могут в чем-то помогать, содействовать, но это не может быть главным в Церкви. Поэтому каноническое украинское духовенство сейчас пытается быть миротворцами, помогать всем, кто нуждается в этой помощи, служить всем и Богу.

И я думаю, что сейчас в канонической Украинской Церкви достаточно духовенства, чтобы выполнить эту миротворческую объединительную миссию и сохранить каноническое единство.

— Почему не меняется статус крымских епархий, несмотря на то что полуостров вошел в состав России? Эти епархии и в дальнейшем останутся в составе Украинской Церкви Московского Патриархата?

— Трудно сказать, что будет в дальнейшем, а сейчас они в юрисдикции Украинской Православной Церкви. Наша Церковь едина, а потому для нас это ничего не меняет. Нам не важно, в каком подчинении каждая епархия — через Москву или через Киев. Главное, каноническое единство сохраняется и все нормально.

Беседовали Милена Фаустова и Ольга Липич

Патриархия.ru